…По улице шёл психопат. И он был бы вполне всем доволен и рад, если бы злобный доктор Какашкин не забрал у него любимую промокашку, которой бедный психопат вытирал слёзы каждый раз, когда ему снились берёзы. Они снились ему уже довольно давно, и всё чаще и чаще его тянуло прыгнуть в окно, но он всё никак не решался, боялся он одного – что мрачные бугаи-санитары с жёлтыми от курева лицами очень быстро найдут его. Да и что тут искать – ведь не брянский лес, в котором он однажды в совиное дупло с ночёвкой залез, поскольку шёл настоящий ливень, с градом и грозой, и психопат чувствовал себя последней козой, ибо это всем неприятно – мокнуть ночью в лесу под дождём – когда где-то на этом свете стоит твой тёплый и чистый, родимый дом.Ну, да ладно, проехали это, то что было, понятно, прошло. Только плохо, что в кармане нет ни монеты, да и насморк – ужасное зло…

   Психопат остановился у первой попавшейся витрины и с маньячной задумчивостью поглядел на неё. Это был магазин одежды, но какой-то странный: на манекене было рваное рубище, семейные труселя в ч/б горошек и толстые шерстяные носки в полосочку а-ля «сделано на Колыме». Голову манекена гордо венчал дредастый мелированный парик, а нос лихо седлали чёрные очки без оправы А над рубищем, кстати сказать, располагался гавайский галстук.
   - Привет! – сказал манекен.
   - Привет… - неуверенно ответил псих (Он вообще говорил неуверенно после того, как на него упал метеорит прямо посреди Красной площади).
   - Давно из психдома? – вежливо осведомился манекен.
   - Не очень… - неуверенно ответил псих.
   - Ну, так это надо отметить! – патетически воскликнул манекен. – Не поможешь ли мне выбраться из этой стеклянной клетки? 
   - Это я завсегда могу! – радостно ответил псих. Он поднял с земли так кстати подвернувшийся кирпич и раскокал к чертям стекло.
   Неизвестно, обрадовались ли черти, но говорящий манекен пришёл в восторг. Он грациозно соскочил с останков витрины и дружелюбно похлопал психа пластмассовой рукой по плечу.
   - Молодец, лапуля! Считай, я твой должник! Не желаешь ли похавать?
   Псих желал похавать. Псих вообще желал всего и сразу, кроме возвращения в родной сумасшедший дом, где мерзкий доктор Какашкин наверняка сморкался в его любимую промокашку. А может, делал что и похуже… 
   И новые друзья пошли в поисках какого-нибудь ресторана или, на худой конец, шашлычной. Последняя им и встретилась через пару кварталов. Входная дверь у неё была заперта на замок и забита гвоздями, зато окна были гостеприимно распахнуты настежь.
   - Мой юный друг, - спросил манекен психа, которому завтра должно было исполниться сорок, - как считаешь, являются ли открытые окна приглашением, или же открыты они исключительно для того, чтобы обманывать доверчивых путников, вроде нас с тобой?
   Псих с недоверием покосился на манекена, и уже в который раз подумал – не снится ли ему всё это? Обуреваемый сомнениями, он попросил манекена врезать ему по морде.
   «Переборщил…» - осознал он, лёжа на асфальте с солёным привкусом во рту. Язык засвидетельствовал об отсутствии, по меньшей мере, трёх зубов. А манекен, сострадательно дёргая уголком рта, протянул психу пластмассовую руку помощи.
   И псих снова воздвигся на своих двоих. И, не мешкая, прошёл прямо к одному из распахнутых окон и заглянул в него.
   Посреди абсолютно пустого зала стоял рояль. Прямо на нём полулежал красивый рыжеволосый юноша в красном декольтированном платье. Туфельки на шпильках медленно умирали на его ножках 45-го размера. Рядом с ним, на таперном стуле, сидел точно такой же юноша, но во фраке и с двумя розами: одна – в петлице, вторая – за ухом. Он задумчиво перебирал клавиши, в то время, как его трансвестированный двойник (или близнец?) томно нюхал пипеточку с каким-то белым порошком (возможно, кокаином). Увидев психа, они разом прекратили свои пространные занятия и в один голос произнесли:   
   - Мистер Андерсон, мы вас ждали!!!
   Псих с диким воплем отшатнулся от окна и спрятался за спину манекена. При этом он ничего не говорил, только мычал и показывал пальцем, стуча зубами. Тогда манекен дал ему ласковый и успокаивающий щелбан в лоб, сам подошёл к тому же окну и заглянул туда. Псих следил за его действиями с опаской.
   Манекен не спешил вынимать голову из окна. И что он интересного там увидел?.. Псих не выдержал, подошёл к манекену и робко тронул его за плечо.
   Манекен качнулся и мягко завалился на бок. Голова у него отсутствовала.
   И псих побежал…
   Пробежав кварталов шесть, остановился перевести дух. И, впервые в своей жизни, крепко задумался. О понял, что перед ним – альтернатива: вернуться в больницу, пока сучий доктор Какашкин не угробил его любимую промокашку, или вернуться к шашлычной, стащить с мёртвого манекена шмотьё и загнать на толкучке, заработав хотя бы на водку. Поколебавшись, он выбрал второй вариант. Шесть кварталов были преодолены за минуту. Псих долго-долго озирался, но шашлычной с трупом манекена так и не нашёл.
   «Наверно, это нервы разыгрались» - подумал псих и решил выпить собственной мочой для успокоения.
   Но, как назло, ему совсем не хотелось писать. Он знал, что для того, чтобы пописать, нужно выпить много жидкости. А жидкости нигде не было!!!
   Псих в панике закрутил головой по сторонам и вдруг увидел на углу палатку с надписью «КВАС». Псих обрадовался и весело зашагал к ней.
   В палатке сидела очень толстая тётя в оранжевом кимоно и в бигудях. Мелкие усики колосились над её верхней губой. При взгляде на эти усики психа охватили смутные сомнения.
   - Скажите, вы не мужчина? – как можно деликатнее спросил он.
   Толстая тётя равнодушно посмотрела на него, сплюнула наземь и ответила басом:
   - Нет.
   - Какое счастье! – обрадовался псих. – Ну, тогда дайте-ка мне по этому случаю бесплатно стаканчик квасу!
   Толстая тётя равнодушно посмотрела на него, сплюнула наземь и ответила басом:
   - Нет.
   - То есть, как это «нет»?! – возмутился псих. – Ты, жирная корова, дурра сраная, а ну-ка налей мне кваску!!!
   … Через пару кварталов псих остановился перевести дух. Утёр пот со лба, меланхолично подумав, что можно было бы его слизать. Горящее горло медленно, но верно превращалось в пустыню Сахару.
   Вдруг он увидел, что навстречу ему движется огромный, румяный, толстоватый загорелый брюнет в белой майке, шортах и шлёпках на босу ногу. Лицо его тдико искажала улыбка до ушей, а в каждой ручище он нёс по наполненной до краёв кружке пива. Пена вальяжно колыхалась в них, аки шейх на носилках.
   Разум психа помутился окончательно. Он издал дикий гортанный крик и бросился на жизнерадостного брюнета. Он вырвал у него из рук одну кружку пива и залпом осушил её. Та же участь постигла и вторую кружку. Из балдеющего горла повалил пар.
   Взвизгнув в диком восторге, псих протаранил головой остолбеневшего брюнета и понёсся прочь, петляя, как заяц, между длинноволосыми молодыми людьми в белых рубашечках, привлечёнными, очевидно, запахом свежего пива. Молодые люди растерянно расступались перед ним, а псих всё бежал и бежал…
   Псих долго бежал, пока не остановился. «Чего бежишь-то?» - сказал он себе. И остановился. А остановившись, снова огляделся по сторонам.
   Он был в каком-то парке. Повсюду гуляли разряженные парочки, повсюду стояли статуи голым мужчинам и женщинам…
   Псих долго и придирчиво исследовал каждую статую и пришёл к выводу: он – гетеросексуал!
   От такого прозрения он упал в обморок, а очнувшись, обнаружил себя лежащим посреди выжженной земли.
   «Видно, пока я спал, прошла война», - решил псих. Он встал и пошёл, озираясь.
   Всё кругом было разрушено, развалено и сожжено. От зданий остались одни руины. Чёрный дым клубился, застилая солнце.
   Псих подумал: наверно, его больница тоже сгорела… А значит, погиб сволочной доктор Какашкин – это хорошо, но и его любимая промокашка тоже – это плохо…
   В раздумьях псих присел на подгоревший фундамент «МакДональдса» и горько-горько вздохнул. Небо над ним заплакало кислотным дождём.
   Что-то надо было делать. Куда-то надо было идти. Но что делать?.. И куда идти?.. 
   Псих подумал, подумал – и пошёл к своему другу Гоге, который жил на окраине. Этот самый Гога был продавцом пельменей. С человеческим мясом. Делал он их из самых настоящих скинхэдов. «Бритоголовые» пельмени шли на расхват.
   Через три дня пути псих подошёл к дому Гоги. На пороге дома сидел древний-предревний старец. Он строгал фаллоимитатор из деревяшки. И был совсем седой. И похожий на Гогу.
   При виде психа он встал и сказал:
   - Укуси меня корова! Серёга! Это ты?!!! Как же ты хорошо сохранился!!!
   Они побратались и пошли в психбольницу – выручать из беды бедную промокашку – псих твёрдо верил, что она уцелела.
   Пока они шли, Гога безостановочно рассказывал. Псих узнал много интересного: оказывается, он пролежал в отключке полвека; за это время прошли третья Мировая война и вторая Гражданская; власть сначала захватили геи, потом лесбиянки, потом зоофилы; сейчас она, вроде бы, снова в руках гомофобов, но неизвестно, надолго ли, ибо феминистки, по слухам, объединились с трансвеститами и собирают мощную армию…
   За время рассказа псих дважды бегал смотреться в лужи и на третий раз убедился, что окончательно поседел. 
   А Гога рассказывал… Всё теперь по-другому: дома строят под землёй, дабы не разрушились при бомбёжке; мужчины стали рожать детей, а женщины – собираться в банды; теперь все нормальные люди спят в гробах и погребаются в кроватях; кошки гоняются за собаками и сами бегают от мышей; а в футбол играют головами казнённых преступников.
   Внезапно гогин рассказ прервала банда гопниц, числом в 10 тёлок, заступившая им путь. В руках у гопниц были железные прутья и металлические цепи. Предводительствовала гопницами высокая и очень толстая деваха с кольцом в носу, повязкой на глазу и красным лицом. Её тихий ужас на голове был выкрашен в цвета мавританского флага.
   Псих почувствовал, что его ноги мелко затряслись, а зубы застучали.
   Гопница оценивающе оглядела их и высморкнулась наземь.
   - Ну вы бля ничо, - изрекла она.
   Мысли у психа завертелись с невероятной скоростью, так, что он сам не мог ничего расслышать. А вот Гога свои мысли слышал прекрасно. И они говорили ему, что надо как можно скорее бежать. Причём не важно, куда. Да, со скинами он управлялся легко, на скинах он построил свой бизнес, но то были скины, а это кто? Лесбиянки? Феминистки? Мужененависницы? Или наоборот – мужеловки? Всё едино – кошмар! И Гога, развернувшись, кинулся наутёк. Псих, не колеблясь, последовал за ним (Он вообще никогда не колебался, с тех пор, как выпрыгнул в окно, из которого случайно выпал его одноклассник. «Он туда, ну и я за ним!» - такое объяснение получили его родные полгода спустя, когда псих вышел из комы). 
   Они бежали. Сзади грохотали боты гопниц. Лавируя и петляя, как заяц, впереди мчался Гога. Высоко вскидывая ноги, за ним бежал псих. Гопницы неслись следом с дробным слоновьим топотом, сотрясая воздух жутчайшим девичьим матом. За прошедшие пятьдесят лет они научились злословить гораздо лучше и жёстче мужчин.
Гога и псих бежали изо всех сил, но расстояние между ними и гопницами неумолимо сокращалось. Уже бил в ноздри мерзкий аромат просроченного парфюма. Гога истошно завизжал…
   И тут из-за ближайшего крапивного куста высунулась квадратная рука. Она помахала, а пропитой голос из кустов продребезжал:
   - Робяты, сюды!
   «Робяты» ринулись на зов и продрались сквозь куст крапивы, подставляя бренные тела колючкам. В за кустом сидел невысокий приземистый мужичонка, одноглазый, небритый и с деревянной ногой. 
   - Не бойтесь! – покровительственно проскрипел он.
   - А что же нам ещё делать?!! – в панике ответил псих.
   - Довериться мну! – уверенно ответил мужичонка. Он снял с головы тирольскую шляпу, вытащил из неё, как кролика, автомат, выскочил из куста и выкосил приближающихся гопниц несколькими длинными очередями.
   Псих и Гога с открытыми ртами и вытаращенными глазами следили за его мастерством…
   Мужичонка же гордо повернулся к ним и голосом Деда Мороза спросил:
   - А вы знаете, кто я?
   - Н-нет, - честно признались псих с Гогой.
   - Отлично! – обрадовался мужичонка, - Значит, сейчас узнаете! В общем, я типа… Ну, энтот… Короче, я – Господь Бог!
   - Правда?!! – спросили обалдевшие псих и Гога.
   - Ну, местного масштаба… - скромно признался мужичонка и застенчиво поскрёбся в щетине.
   - А докажи! – вдруг потребовал Гога. Псих испугался и поднапрягся, готовый в любую минуту дать тягу. А то как докажет – нечего потом будет в могилу класть.
   Но мужичонка хмыкнул загадочно, носом шмыгнул, сплюнул и вышел на дорогу. Воздел руки над головой и проорал зычным голосом:
   - ЕБИСЬ, ЦЕЛКА, БОЛЬШАЯ И МАЛЕНЬКАЯ!!!
   Грянул гром и сверкнула молния. Псих от страха наконец-то описался, но не обрадовался этому факту. Гога тоже испугался и забормотал молитву на родном языке. А с неба вдруг посыпались…доллары! Самые обыкновенные американские доллары.
   Мужичонка хватал их пригоршнями и рассовывал по карманам. Псих и Гога подумали, перестали бояться и присоединились к нему.
   Когда доллары уже не помещались нигде, Господь Бог местного масштаба повёл новых друзей «на хату». «На хата» располагалась в заброшенной гостинице «Рэдиссон-Славянская». Жили «на хате» все, кому не лень, и кому было больше негде жить.
   Оказавшись «на хате», троица разбрелась: мужичонка первым испарился незаметно; Гога увидел нескольких брутального вида грузин, жарящих шашлык из свежеразделанного скинхэда и присоединился к ним; псих же бродил, бродил – и не заметил, как выбрел на крышу.
  Там он увидел зеркало. Ради прикола заглянул туда и выпал в осадок. Он узрел то, чего не замечал раньше. Узрел, что…помолодел лет на двадцать! Хотя седина и осталась.
   Но главной была – нежданная, вернувшаяся молодость! Псих огляделся в поисках кого-нибудь, с кем можно было бы поделиться своим счастьем и увидел девушку, сидящую на краю крыши.
   Псих робко приблизился и осторожно уселся рядом. Некоторое время он молчал, глядя в небо, и, время от времени, на соседку. Она была одета в курточку, джинсы-дудочки и кеды с разноцветными шнурками. В значках, пирсинге и ирокезом цвета апельсина на голове. И тоже смотрела на небо. Только тут псих допёр, что наступила ночь.
   В это мгновение девушка скосила глаза на него. Их взгляды встретились, и оба, смутившись отчего-то, поспешно принялись по новой изучать ночное небо.
   Первым нарушил молчание псих.
   - Э… Какое небо голубое, - сказал он ни к селу, ни к городу.
   - Ага. И Марс сегодня очень яркий, - откликнулась девушка. Голосок у неё был нежный и мелодичный, словно перезвон серебряных колокольчиков.
   - А я вот…псих! Из больницы сбежал! – похвастался наш герой. (Больше ему в жизни, увы, было не чем хвастаться)
   - Я тоже! – обрадовалась девушка. – Как раз, когда война началась! Теперь вот тут…живу…
   - На крыше? – удивился псих.
   - Ну да, а что тут такого? – удивилась девушка.
   - Н-ничего, - смешался псих, - только… Вообще вниз не спускаешься?
   - Неа, - покрутила ирокезом девица, - Делать мну там нечего! Мну и тут хорошо!
   - Ясно… - посомневался псих. – А что же ты ешь и пьёшь?
   Тут девица выкинула номер. Рассмеялась, словно услышала любимую шутку, вскочила на край крыши и тряхнула ирокезом.
   И не успел псих придти в ужас и завопить, как психованная девица провернулась на пяточках кед и громко прокричала в ночную мглу:
   - Где ты, звёздочка, живёшь?!! Что ты ешь и что ты пьёшь?!!
   Психу стало по-настоящему страшно, но девица слезла и снова уселась рядом.
   - Это мои любимые стишки, - объяснила она. – А насчёт еды не беспокойся. Меня воробьи кормят.
   «Да она ещё странней, чем я», - с нежностью подумал псих, но тут увидел вдали стайку воробьёв.
   Она несла батон хлеба и бутылку «колы». Спланировав над девицей, воробьи кинули ей эту скромную снедь, сделали над ней круг и улетели.
   Псих так и сидел с открытым ртом, когда девушка сунула ему прямо туда кусочек булки. Он машинально сглотнул его, не жуя. Девушка засмеялась.
   - На, запей, - протянула она ему «колу». – Смешной какой… Меня зовут Юля, а тебя?
   - С-сергей, - отозвался псих, с трудом оторвавшись от горлышка бутылки («кола» была очень вкусна).
   - Надеюсь, не гей? – улыбнулась Юля.
   Вспомнив свои приключения в парке псих поспешно замотал головой и произнёс слово «нет» по меньшей мере, 10 раз. Юля засмеялась в третий раз и кончиком пальца легонько дотронулась до его носа.
   Псих отшатнулся, да так резко, что не удержался на краю крыши, сорвался и полетел вниз камнем, ужасаясь тому, что сделал, отчаянно стремясь сердцем назад, к Юле, а телом – вниз, на равнодушную асфальтовую мостовую…
   Удар. И всё…
   
   Помещение было красным, и от этого особенно прекрасным. Красными были стены, пол, потолок. Над рыжим огнём в чёрном камине висел бронзовый котелок. Картина на стенке напомнить пыталась о том, что на свете есть Бог, а дверь закрытая не открывалась, хоть псих старался как мог… 
 
   Он действительно старался как мог. Но то ли дверь была заперта, то ли псих в детстве мало каши ел, но справиться с ней ему всё никак не удавалось…
   А ведь только минуту назад очнулся он после рокового падения. И первыми чувствами, испытанными им, были боль, ужас, раскаяние. Но он понимал, что время не обернуть вспять…
   Но где, собственно, он находится? Что это – рай? Ад? Или всё-таки чистилище? Псих подошёл к дубовому столу и взял с него бокал «мартини». Пригубил – и тотчас выплюнул: на вкус как касторка больничная!
   Заглянул в котелок. Там в котле варилось…бутафорское мясо.
   Да что за дела?! Псих снова подбежал к двери и начал тарабанить по ней и орать что есть мочи.
   И тогда дверь резко распахнулась, словно неведомая сила сделала это. И психа отшвырнуло прямо в глубокое кресло.
   И в комнату вошли двое высоких длинноволосых мужчин.
   Один из них был на вид молодой, лет двадцать пять – двадцать шесть. Второй постарше – лет за сорок. Волосы его серебрились сединой, но не такой, как у психа, а другой – более благородной, что ли. Одеты оба были в красивые, но ужасно старомодные костюмы.
   Вошедшие посмотрели на психа без особой симпатии.
   - Ты дурак, или как?! – гневно спросил, точнее, даже выкрикнул тот, что был помоложе.
   - Н-не з-знаю… - пролепетал псих, почему-то впадая в ужас.
   - Зато я знаю! – зазвенел злобой юноша. – Ты совершил ужасный проступок, и вина твоя огромна!
   - Н-но ч-что я с-сделал? – лепетал псих, трясясь от ужаса.
   - Ты помешал нам слиться в соитии!!!
   - В чём?!! – обалдел псих, отроду не слышавший такого слова.
   - Ты ещё и издеваешься?!! – прогремел длинноволосый юнец. – В ад, в ад тебя, навечно!!! – и он воздел увенчанную перстнями руку к потолку.
   - П-погодите! – закричал псих, осознавая, что его собственная судьба висит сейчас на волоске. – Я п-просто не знаю, что такое «с-соитие»… 
   Длинноволосые переглянулись.
   - Так он правда псих? – спросил молодой. – А я думал, он издевается…
   Старший длинноволосый ласково погладил его по щеке.
   - Ты так редко думаешь, Озрик, - произнёс он голосом, в котором играли солнечные лучи и переливались бриллианты, - тебе это не идёт. Меньше думай, больше хрюкай – меня это так заводит!
   - Как скажете, шеф! – радостно воскликнул Озрик. – Хрю! Хрю! Хрю-хрю-хрю!
  И они принялись сюсюкать и кривляться, а псих с ужасом взирал на эту картину из глубин кресла и думал: неужели от этих двоих зависит сейчас его дальнейшая судьба?! От этих двух гомиков, невесть как оказавшихся важными шишками на том, точнее, уже на этом свете?!
   Словно услышав его мысли, гомик постарше прервал свои сюсюканья и сказал:
   - Послушай! У нас есть к тебе разговор! Да, да, у нас, и именно к тебе! Озрик, перестань хрюкать над ухом уже!!!
   - Есть, шеф Азраил!
   - Короче, - продолжал шеф, которого звали Азраилом, - сорвавшись с крыши, ты разомкнул цепочку случайностей, чего делать нельзя никогда и ни при каких обстоятельствах! Понимаешь?
  - Н-не очень…
  - Ладно, - снизошёл до объяснения Азраил, - это всё равно, что пукнуть на приёме во дворце прямо в нос королеве! Теперь понятно?
  - Аг-га…
  - Вот, и мы, дабы замкнуть её побыстрей, сейчас возвратим тебя обратно. Но смотри, чтоб впредь не совершал подобных глупостей!
  - Л-ладно, - прошептал растроганный и взволнованный псих, - спасибо вам большое…
   - Спасибо в ро… - начал было Озрик, но Азраэль остановил его одним взглядом. Потом сказал: - Так как ты у нас как бы в роли случайного гостя, у тебя есть право на три вопроса. Спрашивай всё что хочешь, от тайны бессмертия до таблицы умножения! Но не более трёх вопросов!
   - Кто вы такие? – спросил псих в лоб, решив уже не бояться ничего.
   - Мы бедные овечки, никто нас не пасёт, мы таем, словно свечки, ну кто же нас спасёт?.. – с иронией продекламировал Озрик, но Азраэль снова бросил взгляд чрез плечо и партнёр подавился смешком. 
   - Считай, что мы – твои ангелы-хранители, - ответил он на вопрос психа, - помогли тебе в твоей глупости. Что ещё?
   - Куда я попаду после смерти – в ад или в рай? – брякнул псих, зажмурившись.
  Ангелы-хранители переглянулись.
   - Жизнь покажет, - бросил Озрик.
   - Здесь я с тобой согласен, - ухмыльнулся Азраэль.
   - Моя счастлив по самые гланды! – сладострастно прогнусавил Озрик. – Ути-пути!
   - У-тю-тю-тю-тю! – пробасил Азраэль, делая партнёру «козу».
   - Вы, типа, любите друг друга? – спросил псих.
   - Обожаем, - мрачно и вместе с тем весело подтвердил Азраэль. – Ладно, смертный, ты готов?
   - П-постойте! – вдруг крикнул псих. – А Юля?
   - Что? – не понял Азраэль. – Какая Юля?
   - Ну, та, что живёт на крыше и дружит с воробьями! – пояснил псих.
   Ангелы-хранители с сомнением переглянулись.
   - Сам увидишь, - бесстрастно бросил наконец Азраэль, воздел руки к потолку и выкрикнул диким голосом: - АССА, БОССА!!! БЛЫМ-БЛЫМ-БЛЫМ!!! КУ!!!!!!!!!!!!!!!!!!
   И псих почувствовал, как его несёт в пространстве и времени. Ощущение было так себе…ветерком обдувало…в ушах завывало…вот и всё, в общем. 
   А потом – провал в памяти…

   Вот и улица родная, вот родная лужа! Ветру нет конца и края – посвист его слушай! Тучки на небе клубятся, скоро дождь прольётся… А навстречу идёт Юля… И радостно смеётся!

   Они подбежали друг к другу и взялись за руки. Молчали… Бывают минуты, когда слова не нужны, ибо всё видно по глазам.
   - А я тогда испугалась… - сказала Юля наконец.
   - Я тоже, - ответил псих и засмеялся.
   - Я думала, ты погиб… - прошептала Юля, прижимаясь к нему покрепче.
   - А я и погиб, - бухнул псих правду-матку. – Мне потом гомики помогли.
   - Кто-кто? – Юля нахмурилась и даже отстранилась от психа на минутку. 
   - Ангелы-хранители, - сбивчиво заговорил псих, - они, того, голубые, но я с ними не того, чесслово! Они, типа, друг друга любят, вот! И имена у них какие-то чудные, я запямятовал…
   - Это ты у меня чудный! – улыбнулась Юля и уверенно чмокнула психа в нос.
  И он не стал отшатываться на этот раз. И потом, когда Юля встала на цыпочки, чтобы дотянуться до его губ, тоже не стал.
  А с неба начал накрапывать дождь. Но он совсем не мешал влюблённым… 
  Их счастье было огромным и всепоглощающим, ибо каждый наконец нашёл свою большую и счастливую любовь.
  … Когда поцелуй закончился, Юля вдруг прошептала:
   - Гляди…
   И достала из кармана курточки комочек…
   И у психа перехватило дыхание…
   Ибо это была его родная и любимая промокашка!!!   
   - Где ты нашла её? – прошептал он.
   - Когда убегала из психушки – утащила! В развалинах больнички нашла! – Ответила Юля. – Я чувствовала, что она твоя! 
   И псих в очередной раз поразился великой и удивительной силе любви.
   
ПРОШЛО ДЕСЯТЬ ЛЕТ

   Кто-то мечтает о славе, кто-то охоч до денег – мне же всего лишь нужен в гавани тихой берег. Домик на нём уютный, садик – полная чаша, звёзды на небе тёмном, милая – всех звёзд краше…
   Счастье мне улыбнулось, словно в сказочном сне. И теперь легче дышится, да и живётся мне. Познал я любви радость, понял, как быть отцом – и теперь всё прекрасно, и теперь – всё путём!

   «Последнее как-то не в рифму, - подумал Сергей, - быть может, написать «всё пучком»? Нет, тоже не рифмуется… А, ладно!»
   Он встал, отложил стихи и пошёл в детскую – проведать Юлю, качавшую близнецов – Машу и Дашу.
   Со второй юности Сергей всегда мечтал о девочках, о дочках… Мечтал носить их на руках, покупать игрушки, катать в коляске… И вот теперь эта мечта сбылась.
   Ведь самое главное – это верить. А ещё надеяться и стараться. И всё всегда будет хорошо.
   За прошедшие 10 лет Сергей усвоил это на пять с плюсом. И жил, не тужил. А все кошмары и бредятины прошлой жизни канули в Лету и камнем ушли на дно, чтобы никогда не всплывать больше.
   У него была Юля, были Маша с Дашей, был дом в тихой гавани на морском побережье.
   Он был счастлив. И это было самое главное.